Знакомство
Летом 1987 года на Волге у Казани на острове Буян проходил всесоюзный лагерь КСП. Есть под Свияжском цепь островов, вот на одном из них. Мы заселялись первыми, поскольку меня, помимо всего остального, угораздило согласиться быть комендантом лагеря. От берега людей туда доставлял дважды в день катер «Гиппократ», и уже на нем на себя обращал внимание весьма активный парень. Все были уставшие к вечеру, а эта группа и вовсе прибыла после Грушинского фестиваля и было удивительно, откуда столько сил, даже если учесть, что были совсем молодыми.
На острове еще никого не было, первый костер общий, поэтому перезнакомились быстро. Но мы и тут с Андреем соригинальничали — разговор завязался в сортире. Он быстро сообразил, что у меня как коменданта хранится вся атрибутика фестиваля и поинтересовался, нельзя ли получить комплект для его девушки, которая осталась в Минске. Атрибутику тогда делали вручную, ее было мало, но нашлось. У костра присоединился Димка Коваленко и, собственно, с тех пор мы трое уже и не теряли друг друга из виду все 33 года.
Мифотворчество
Хулиганили. Одно хулиганство живо до сих пор, и с ним активно борется руководство музея остров-града Свияжск (кстати, объекта всемирного культурного наследия ЮНЕСКО).
Был на Буяне замечательный пляж, который за чистый песок быстро получил прозвание «Юрмала». И на нем лежал ствол огромного, в человеческий рост, дерева. Вот там мы и любили сидеть. Напротив Свияжск, там несколько монастырей на крохотной площади и на закате он выглядел очень сказочно. Так что в это время гуляли там не мы одни. Однажды к нам подошла дама, как выяснилось, литературовед из Москвы. И мы, не моргнув глазом насочиняли ей, что именно Свияжск имел ввиду Пушкин, когда писал «Мимо острова Буяна в царство славного Салтана». Похоже, дама эту байку пустила в широкий оборот, может, тоже из хулиганских побуждений.
Впрочем, такое сравнение наверняка приходило на ум не только нам, но то, что об этом стали поминать с конца 80-х годов, а с какого-то момента на полном серьезе, давало основание полагать, что тут и мы руку приложили, тем более, что начали ее активно тиражировать. Хотя прекрасно знали, что сказку Пушкин написал за два года до своей поездки в Казань.
Как Скуратович сделал меня секретарем комитета комсомола авиаполка стратегического назначения
Когда-то единственным способом передачи большого объема мыслей на дальние расстояния были письма. В армию — тем более. Андрюха писал длинные письма. Я тоже. Мыслей у нас было много. Но Скуратович, обитая в малой редколлегии журнала «Парус» (а когда-то «Рабочая смена») имел доступ к печатной машинке. И он мне их печатал!
Однажды у него в руках оказался и фирменный конверт «Паруса». Переполох в полку и дивизии был изрядный. Гарнизон дальний, особый режим секретности, вся почта и так в армии перлюстрируется, а тут особенно. Это сейчас всем чиновникам фиолетово, что про них напишут. А тогда даже малюсенькая заметка в прессе, тем более партийной, тем более ЦК, могла и карьеры стоить.
Но прочитали, успокоились. Вызвали меня к комиссарам, объяснил, что там мой близкий друг работает. В полковой библиотеке «Парус» выписывали, прочитали, что это орган ЦК ВЛКСМ.
В общем, меня никто не спрашивал — просто назначили секретарем комитета комсомола полка. Дивизия наша была кадрированная, солдат немного, так что я полтора года в основном штампики ставил «Уплачено ВЛКСМ». Однако должность секретаря КК полка стратегического назначения, пусть и солдатской организации, по статусу соответствовала чуть ли не второму секретарю обкома. Потому что в дивизии — первому секретарю обкома точно. Но вот то, что пришлось зубрить все пленумы ЦК КПСС начиная с 1895 года — этого я Андрюхе долго простить не мог! А он ржал.
Посылка
С Андрюхой мы в армию ушли с разницей в год. Я в авиацию попал, он в связь. Специальности у нас были одинаковые, но он — в Польше, куда посылки отправлять было нельзя. Тоска. И вот, вернувшись, через полгода, уже зима была, получаю от него письмо, где он сообщает, что его командир роты едет в отпуск домой в Новокуйбышевск под Самарой. И подробный адрес. Намек понят. Собираю в Казани посылку — чак-чак (тогда его невозможно было купить, но у меня дядя был директор столовой, его повара специально сделали), какие-то пленки с бардами и что-то еще. Сажусь в поезд, утром ползаю по Новокуйбышевску в поисках адреса. Частный сектор. Командира роты дома не оказалось, встретили его родители. Накормили яичницей с колбасой, а с его батюшкой мы под нее уговорили бутылочку. На завтрак. Пришел ротный, передал ему туесочек и на самолет — вечером на работу в третью смену.
Когда Андрюха вернулся, попросил рассказать подробности, как я посылку передавал. Такого хохота я никогда не слышал. Оказалось, что батюшка ротного был генералом авиации, а я-то — старший техник, только что от пропеллера. Эту историю мы вспоминали всякий раз как виделись, Андрюха все ржал, и последней осенью тоже: «Ну как вы с генералом друг друга нашли! Ведь вся советская армия знает, что в ВВС спирта немерено. Тренированные». А вот его армейских фото я до этого не видел. Мы никогда не вспоминали свою службу, только этот эпизод.
После армии
«Командовать парадом буду я». И подпись: «Синяя собака». Получив такую телеграмму, я сразу понял — Скуратович вернулся из армии. Собрался и поехал в Минск. Телеграмму принесла сама заведующая почтой, благо та была напротив. Ей было любопытно взглянуть, кому такой текст пришел. А Синяя собака — это наша любимая песенка.
Троллейбус Минск-Брест
Нищему собраться — только подпоясаться. А юность — это время счастливой нищеты. В общем, через два дня дороги я был в Минске на Золотой Горке у Димки.
Место во всех смыслах очень удачное: практически центр, рядом гастроном и, самое главное, палатка со знаменитым в то время минским пивом. Так что оно у нас не переводилось и стояло под письменным столом в трехлитровых банках. Было лето, светало рано. Поэтому, проснувшись часа в 3 утра с солнышком, Андрей предложил: «А поехали в Брест пиво пить». Под столом ведра полтора напитка, но захотелось брестского.
Время советское, такси до вокзала вызывать бесполезно. Но вышли на Ленинский проспект в надежде чего-нибудь поймать из редко движущегося в это время. К великому своему удивлению, поймали троллейбус, который и довез нас за рубль.
Отсыпались на боковушках плацкарты. Все устраивало, но был гад-проводник, который отобрал у нас матрацы, поскольку за постель не плачено.
В Бресте у вокзала была роскошная советская пивнушка на вынос, с толпой жаждущих и непередаваемым ароматом, одинаковым от Владивостока до Бреста, с пакетиками и деревянным забором с дырами. Помнится, на нас неизгладимое впечатление произвел некий бизнесмен в ботинках без шнурков на босу ногу, предлагал что-то купить в промышленном объеме. Мы согласились, записали его телефон. У меня он, кстати, сохранился.
Обратно билет брали с боем. Эра челноков уже началась, стадион в Варшаве работал вовсю и к кассам было не пробиться. Андрюха меня каким-то образом протолкал сквозь тела и баулы, я взял что было, на все деньги не торгуясь: мягкий вагон поезда «Вюнсдорф — Москва». Немец был в ужасе, но две новомодных баклажки с брестским пивом расположили его в нашу пользу.
Питер и «леди Мценского уезда»
Димка учился в Питере, поэтому, начиная с осени, центр нашего общения переместился туда. И тут же нашелся роскошный повод собраться — ему дали место в общаге на 5-й линии Васильевского острова. Мы с Андреем приехали каждый на свой вокзал, как-то нашлись и поехали в общагу, хоть и знали, что Димка на учебе.
Кто и как нам дал ключи от комнаты — не помню. Но увиденное произвело на нас впечатление. Довольно большая комната с четырьмя пустыми койками и страшно грязная. Димка только с вечера заселился и еще не успел там ничего сделать. Решили не терять время, раздобыли ведро и тряпки. После армии не привыкать. Заставшая нас на завершающем этапе уборки комендант общежития была тронута до глубины души. И кажется, даже прослезилась. Наверное, на ее памяти такого не случалось. Во всяком случае она расчувствовалась до такой степени, что вручила нам два талона на масло.
Пришел Димка, который, кажется ничего не заметил. Но компания, как выяснилось, была еще не в сборе. Ждали некую девушку, которая должна была приехать из Бологого, где оказалась по какому-то, кажется, кинематографическому, случаю. Но когда появится дама, было неизвестно. Поэтому на стенде объявлений оставили написанную Андреем записку (она сохранилась) с указанием номера комнаты, а сами пошли гулять по Питеру.
По возвращении обнаружили сидящую на ступеньках внутри парадной Марию Бершадскую с запиской в руках. По ее взгляду Андрей понял: будут бить.
Оказалось, что в записке он неверно указал номер комнаты. Веселье и шум за дверью Марусю не смутили, поскольку она была уверена, что это именно мы. И спокойно вошла туда.
Мне почему-то запомнилось, что она была в каком-то немыслимом по красоте платье, кажется, в стиле конца XIX века. Очень неожиданно для студенческой общаги во все времена, а уж тем более в 91-м году. Во всяком случае, народ онемел и кто-то произнес сакраментальное: «Все, больше не пью».
Что, впрочем, не помешало нам отметить Димкино новоселье, тем более, что Андрей не поленился приволочь из Минска 20-литровую канистру пива, а у меня оказалось несколько бутылочек «Мадеры».
Новый год в Ольгино
В следующий раз в Питере мы оказались на Новый год с 92-го на 93-й. Андрюха и я приехали за несколько часов до Нового года, он чуть раньше и меня встретил. Рванули на электричку. На перроне остановились около ларька. Долго решали, что лучше взять — бутылку водки или пачку израильских сигарет с ментолом. Денег было немного, реформы уже поперли и гиперинфляция вместе с ними. Решили, что выпивка-то уж там будет и взяли сигареты. Оказалось, что хозяева непьющие, да ещё и вегетарианцы. На столе была морковка и свекла. Я с собой привёз бутылку шампанского и палочку колбасы. И зачем-то редьки, которая была принята хозяевами с радостью и благодарностью. У Андрея был примерно такой же набор. Дали колбаску хозяйскому коту, который аж зажмурился от удовольствия. Видать устал от капустных котлет. Был назван предателем. Но было невероятно весело и хозяева оказались очень милыми людьми. Хоть и непьющие, но по бокалу шампанского за Новый год подняли.
Новопеределкино
Это отдельная, огромная часть истории нашей компании. По большому счету, она не закончилась до сих пор. Хоть из 14 человек основной компании и примерно 20 вспомогательной в живых осталось только четверо. Но там живут уже дети, которые появились позже.
Возникли мы в той квартире неожиданно. Собственно, собирались справлять Новый год с 91-го на 92-й у Игоря Лебедева и даже уже было начали. Но тут раздался звонок Игорю, после которого он сообщил, что у его друзей, двух дам, с форточки квартиры на первом этаже срезали сетку с продуктами. А это 1991 год. И 31 декабря. Еды в Москве нет в принципе. Из всех продуктов в гастрономе на Никольской были только насадки на мясорубку. А мы все привезли с собой из провинции, вплоть до 3-литровых банок с солеными огурцами.
Так что покидали обратно в рюкзаки все, что было, и поехали с Семеновской в Новопеределкино. С тех пор многие годы там была наша штаб-квартира, в которой перебывали все: от взглядовцев до тогдашних студентов Щуки.
Неподъемный Бродский
Я в Новопеределкино жил подолгу, поэтому Андрей звонил туда. И вот однажды он просит утром встретить его на вокзале, поскольку у него будет несколько рюкзаков с двухтомниками Бродского. Как только у него появилась возможность, он начал помогать в реализации разных проектов. И своей мечты, конечно, тоже. Кажется, Бродский был один из первых таких проектов.
Я завел все будильники, которые нашел в доме, но проснулся от звонка в дверь. На пороге стоял злющий Скуратович с гигантским рюкзаком за плечами. Под подушкой жалобно пищали все будильники. Это меня и спасло от немедленной расправы.
Но в камере хранения Белорусского вокзала было еще два таких рюкзака. Поехали за ними. На Юго-Западной у того, что был на мне, ослабли лямки и он сполз на платформу. Лямки подтянули, собрался закинуть на спину. Тут к нам подбежал парень и предложил помощь. Андрей:
— Он тяжелый
— Ничего, я штангой занимаюсь
Приподнял и, охнув, поставил обратно.
— Я же говорю, тяжелый он!
Закинул рюкзак мне на спину и мы побежали вверх по ступенькам. Парень остался стоять на платформе как вкопанный.
Кино
В августе мы отмечали День Кино. Я вроде имею к нему некоторое отношение, мы с Андреем и Димкой и познакомились-то на Буяне, когда там Коля Морозов снимал «Страна Апрелия» — мой первый фильм, в котором меня даже в титрах нет — нам было по 16-17 лет. Потом Николай Алексеевич подарил через меня Андрею диск с этим фильмом, так что на ютубе Андрюхи он висит на полном основании.
Но вот кто имел самое полное право называть себя кинематографистом, так это Андрей. Более того, он создал новую профессию в этой сфере – он стал первым полноценным киноархелогом.
Мой приезд в последние 10 лет всегда был спецоперацией: работу никто не отменял, выходных и отпуска нет, поэтому на время моего пребывания компьютер отдавался мне. Зато все время мы могли общаться, болтать, смотреть то, что ему удалось откопать. Ну и Валя [сиделка] была всегда рада: у нее появлялось какое-то время побегать — заплатить по счетам, навестить аптеки, сделать запасы продуктов. С текущей работой я вполне справлялся, не говоря уж о знаменитом «Ку».
Однажды мне довелось быть свидетелем и даже участником завершающей стадии кинораскопок — кнопочки на телефоне нажимал. Разговор с собеседником был примерно такой:
— Здравствуйте, это Андрей Скуратович беспокоит. Когда-то по этому номеру жил режиссер такой-то.
— Да, я его дочь.
— Мы ищем фильм вашего папы, который не вышел на экраны и не сохранился в архивах. Есть основания полагать, что одну из копий он хранил дома. У вас в коридоре когда-то стоял шкаф…
— Он и сейчас там стоит.
— В самом углу, под кипой газет, были несколько бабин с пленкой…
— Сейчас я посмотрю, мы давно этот шкаф не трогали… Да! Я убрала связку старых газет и там есть бабины!
Я не знаю, что за фильм тогда нашел Андрей. Но вот метод его розысков стал понятен: метод Шерлока Холмса и тоже — не выходя их дома, собирая информацию по слову буквально, даже случайно оброненному. Только тот персонаж литературный, а Андрей есть в реальности. Надеюсь, в новой Беларуси вспомнят и о нем.
О невероятных дедуктивных способностях Андрея говорит еще один эпизод. В начале нулевых мы примерно на два года потеряли друг друга из вида. Наш дом в Казани снесли, адрес поменялся. Как выяснилось, и у него тоже. А соцсети еще не стали частью нашей жизни. Но вместе с новой квартирой у меня появился и городской телефон. И вот однажды раздался звонок — Андрей. Понятия не имею, как он нашел номер. И почему-то так и не спросил.
А однажды он позвонил и сказал, что будет в Москве на фестивале под Серпуховом. У меня был только один день выходной. И получалось, что мы смогли поболтать только час и мне надо было обратно на поезд. Но мы были довольны. Даже час для нас был большой ценностью.